Особый случай - Страница 13

– Ах, да! – сообразил Виталий. – Топливо…

С топливом всегда дело сложное: мало возьмет штурман – летят на нервах: хватит – не хватит. Много возьмет – опять плохо: садиться трудно, тяжелый самолет, горят тормоза, горит резина на колесах, а с «туполевыми» вообще худо. У них такая высокая посадочная скорость, что с большим весом не спасают никакие парашюты – того и гляди выкатится за полосу, а это уже авария. Вот и заставляют их выжигать в случае чего лишний керосин над портом, а кому это нравится – кружиться вокруг да около? Умные штурманы, умные командиры, особенно москвичи, берут керосина тютелька в тютельку, зачем им керосин, когда можно загрузиться коммерческим грузом? Подходит такой «коммерсант», а у диспетчера по посадке запарка, принять сразу не может, на взлетно-посадочной полосе очередь. «Идите на круг!» – приказывает. А «туполев» полкруга сделает и радирует: «Осталось две тонны». А что такое две тонны керосина для Ту –104? Невырабатываемый запас – красные табло. И тут начинается! Все Илы и «антоны» – в сторону, на старте – задержать, полосу – очистить…

– Передавать Тюмени?

– А что делать? – сказал Крылов, почесывая подбородок, – есть у него такая привычка, – Вернут его уже, видимо, новосибирцы. А может, проскочит? Ты на всякий случай предупреди челябинского коллегу – пусть возьмет на заметку…

К часу ночи Виталий почувствовал, что «накал» в воздухе начал ослабевать – самолетов стало меньше, и шли они уже не на хвосте друг у друга, а с нормальны ми интервалами. Значит, ЦДА с «востоком» расшилось, а может, наоборот, Иркутск «зашился», Во всяком случае, дышать стало легче, и Виталий позволил себе перекинуться словечком с начальником: – Виктор Афанасьевич, как клев? Руководитель полетов был рыбаком. Хлопнула дверь – за ней, и соседней комнате, была резиденция ДСУ, диспетчерской службы управления, – и Крылов, оборвав рассказ, повернул голову. Да, диспетчер ДСУ шла к нему, и шла, судя по выражению лица, с невеселым делом.

– Виктор Афанасьевич, – отозвала она его от пульта, – Авария, пожар двух двигателей на машине 75410, хабаровский рейс. Москва срочно требует сведения, я установила, что командир четыреста десятой Селезнев, остальные…

– Когда?

– Первый двигатель у них загорелся в двадцать два сорок одна.

«Семь минут… – глянул на часы Крылов и бросился к своему пульту. – Семь минут. Где же списки?»

– Звоните в АТБ – там вам дадут сведения по машине. А по экипажу дам я, как только разыщу командира отряда.

Он нашел наконец нужный телефон, начал набирать номер…

– Это… мой самолет?

Поднял голову – перед ним стоял Виталий Витковский.

– Ты чего оставил пульт?

И вдруг сообразил: штурманом у Селезнева Витковский. «Вот незадача… Это ведь надо угодить!»

29 часа 50 мин.

Салон самолета № 75410

Невьянцев ошибся, решив, что из пассажиров об аварии не подозревает никто. Если бы он задержался взглядом на майоре в форме ВВС, сидевшем в кресле «3-г», он бы сообразил, что этот майор с обожженным лицом, очевидно, пилот, а от летчика такие фокусы, как резкое снижение и изменение шума двигателей, особой загадки не представляют. Но Невьянцев в первом салоне обратил внимание лишь на первый ряд, где был читинский «заяц», который бурно беседовал с соседями.

Майор Камышин проснулся неожиданно и прислушался. Трудно сказать, к чему прислушиваются в полете летчики, очевидно, не столько к шумам, это само собой, сколько к собственным ощущениям. Камышин понял, что самолет падает. Или, во всяком, случае, идет в крутом пике, что для гражданского, да еще такого лайнера вещь явно недопустимая. А потом он наконец расслышал, что из четырех моторов тянут только два, оба на взлетных режимах, и. понял, что выключенные двигатели горят. И тут же промелькнуло пережитое…

Камышин проводил взглядам летчика, судя по шевронам на рукаве кителя, – бортрадиста, и осторожно, стараясь не потревожить спавшего у иллюминатора мальчугана, Андрейку, выглянул: на фоне белых залитых лунным светом облаков отчетливо тянулся дымный след, «Значит, горим, потому и выключили движки, – понял он и позавидовал выдержке летчика, который неторопливо, с улыбкой прошествовал по салону, явно демонстрируя своим видом благополучие и покой. – Крепкие парни ведут машину».

Камышин, решив догнать летчика в гардеробе, извинился перед женщиной, занимавшей крайнее кресло у прохода, сделал шаг и остановился:

– Эй, майор! Попроси у проводниц воды! – услышал он сзади себя и оглянулся. Видимо, он выдал себя, а может, этот трепач из Читы только сейчас разглядел его изуродованное ожогами лицо, но только вдруг он поднялся сам и сказал: – Э, да на тебе лица нет, майор. Что с тобой? Плохо? Я сейчас, мигом…

– Сядьте, – резко оборвал его Камышин. – Со мной все в порядке. А для вызова бортпроводниц нажмите кнопку.

Он дотянулся до кнопки над первым рядом и нажал. Кнопка вспыхнула.

– Сядьте, – придавил он рукой читинца к креслу. – Сейчас вам принесут воду.

Потом еще раз извинился перед соседкой и попросил ее. Пересыть на его кресло – рядом с Андреем, А сам занял ее место. Он знал, что будет дальше, и знал, что его место сейчас здесь, с краю, у прохода к выходной двери.

22 часа 53 мин.

Москва, Центральная Диспетчерская Аэрофлота

Через пять минут, в 22.53, Владимир Павлович был почти готов к докладу министру; машина – вариант «Б», выпуска 59-го года, навигационная аппаратура не менялась, значит, ни о какой посадке на необорудованные аэродромы нечего и думать Экипаж – средний, только штурман первого класса. Это все сообщила свердловский диспетчер – оперативно сработала, ничего не скажешь. Козырев «выколотил» остальные данные из Иркутского ДСУ: самолет взял 90 пассажиров… Топливо полностью – семнадцать тонн.